Чернобыль — боль и память моей души

Чем ближе подходит дата Чернобыльской трагедии, тем беспокойнее становится на сердце, приходят грустные, тяжелые воспоминания, на душе щемящая тревога…Прошло уже 36 лет с тех дней, но каждый год всё повторяется, и я опять как будто в той весне 1986 года, в своих воспоминаниях. 

Известие о том, что на Чернобыльской АЭС взорвался реактор, застало меня вечером 30 апреля, когда я делала красные гвоздички всей нашей овощеводческой бригаде на митинг к 1 мая, где должен был проводиться конкурс на лучшее оформление колонны. По радио передали сообщение о случившемся и свет стал с ног на голову. Это же моя родина, у меня там живут мать, отец, сестры, племянники — вся родня. Не было связи, часами простаивала на почте, но ни дозвониться до родных, ни заказать переговоры было невозможно. Поезда приходили в Евпаторию переполненными, обратно шли пустыми на Киев. Спасали детей, вывозили в Крым. Чудом сестре удалось дозвониться до меня. Разговор был коротким: «Приезжай, забери маму. Отец отказывается выезжать, а мама его не бросит. Будем уговаривать». С горем пополам, через знакомых уговорила, договорилась с водителем автобуса, который привозил в Черноморское людей, строивших дома в Болгарском микрорайоне. Довезли меня до Белой Церкви, посадили на электричку и уже 10 мая в 10 часов утра я была у дома моей сестры в пгт. Мироновка Киевской области. Все уже были на работе. Я знала где ключ, зашла в квартиру и после трудной дороги без чувств рухнула на диван. Проснулась от того, что по моему лицу бежит что-то теплое. Открываю глаза и вижу, что надо мной сидит и плачет моя сестричка. Обнялись и рыдали потом вместе, она не могла поверить, что я всё-таки приехала. Стали думать, как мне добраться до родителей. Она со мной поехать не могла, т.к. была партийным работником в районе, должна быть на работе ежедневно, не паниковать, выполнять указания партии и правительства, успокаивать людей.Решили, что поеду сама, как сложится, так и будет. Связи с селом тоже не было. 

11 мая приехала в Киев на автостанцию «Полесье». Людей море, к кассам не протолкнуться, они то работают, то закрываются — все ждут разрешения на выезд в сторону Иванкова, Полесского. С трудом отыскала в толпе односельчанина. Спрашиваю: «Иван, ты не знаешь, как там мои? Живы ли, здоровы? У мамы же слабое сердце». Он мне говорит: «Анну Ивановну не видел, а Иван Ефремович был позавчера на митинге у памятника односельчанам, погибшим на войне. Выступал, поздравлял людей с Днем Победы! Жив, здоров».

От сердца немного отлегло. Как же добраться домой, в село? В толпе говорят растерянно, что утром еще приехали в Киев к родителям, детям рейсовым автобусом, а обратно домой не пускают. В селе дома, хозяйство, семьи. Чтобы была паника — не скажу. Люди волнуются, переживают, беспокоятся что да как, но ведут себя достойно. Ни ругани, ни драк, ни оскорблений. У всех одно горе, одна беда. Все ждут. Через часа два открыли кассы, разрешили выезд. Тот же Иван взял мне билет, и мы отправились домой. Едем по одной стороне дороги, а по другой нескончаемым потоком в направлении Чернобыля идут огромные машины-цементовозы с работающими бетономешалками. Дорогу постоянно поливают водой. 

Везде стоят солдаты с дозиметрами, лица закрыты масками-лепестками, замеряют уровень радиации на транспорте. Почему-то подумалось: сынки-сынки, разве спасут вас от беды эти респираторы? Было такое состояние, будто я попала в нереальный мир, и даже не верится, что все это происходит со мной, как во сне. Благополучно доехали до села. Село огромное, условно поделено на три района — Венеч, Центр, Слобода. Но на улицах пусто, нет нигде никого, хотя еще белый день. Захожу в свой родной двор. Тишина. Отец рубит дрова, о чем-то задумался. Стала тихонько, смотрю и плачу. Первым меня увидел Рябко, собака. Три года не видел, а сразу узнал, залаял, бросился ко мне, ластится. Отец оглянулся и топор выпал из рук: «Томка, ты откуда, зачем здесь? Сюда нельзя. Тут беда, опасно! 

Я никуда не поеду, а маму забирай. Ты подожди, я пойду ее подготовлю к твоему приезду. Уже который день болеет, не встает, с сердцем плохо».

Через несколько минут зовет меня в дом. Мама плачет, ругает меня, что приехала. Говорю им, что лучше я буду с вами, все увижу своими глазами, чем ждать в неизвестности: я забираю вас к себе.

На семейном совете решили: забираю маму и как только ей станет немного легче уезжаем в Крым. А отец сдаст скот, свиней (тогда срочно принимали у всех подряд и ликвидировали) и на легке приедет к нам. Пробыла я там почти неделю. Видела, как непрерывным потоком по мосту, построенному через речку Уж, для того, чтобы сократить расстояние из Киева до Чернобыля во время строительства АЭС, шли автобусы «Икарусы», увозя в эвакуацию людей из зоны заражения. По радио постоянно напоминали, что делать, как себя вести в зоне, что можно — чего нельзя. Заходили военные с дозиметрами. Уровень радиации замеряли везде: и в доме, и в подвале, и в колодце, и на продуктах. Замеряли даже на отцовских тапках, в которых он ходил по улице. Дозиметр как запищит, затрещит, а они говорят: «Снимай дед свою обувку да сожги, а то без ног останешься». Увезла я маму, а отец остался. Приезжаем в Киев на ж/д вокзал. Там народу — яблоку негде упасть, не протолкнуться, билетов нет, мест нет. Поезда все в направлении Крыма вывозят детей в здравницы. Маме совсем плохо. Подошла прямо к проводникам. Двое молодых ребят, студенты. Рассказала вкратце свои проблемы. До конца дней своих помнить буду и благодарна тем ребятам. Они уступили нам с мамой свое купе проводников. На следующий день добрались до Оленевки. Маму сразу осмотрел наш сельский врач-терапевт Шовкун В.В., помог стать на ноги, подлечил сердце и направил нас в санэпидемстанцию. Там проверили, осмотрели — все хорошо. Дали свои советы, наставления, инструкции. Зажили хорошо, мирно. Ждем отца, а он не едет. Прислал письмо, зовет маму обратно. Приезжай мол, все живут в селе, никто никуда не едет. Специалисты говорят, что у нас тут все благополучно. Радиационное облако летело с Припяти, перелетело через Мартыновичи и упало в Максымовичах. Их выселяют, а нас нет. Мама и занервничала — хочу домой к отцу. Звоню сестре, что делать? Она строго твердит — не отпускай маму, он покрутится-повертится, да и приедет. Легко сказать — не отпускай. Прожили вместе 35 лет, а сейчас разлука, неизвестность. Прошло 2 месяца. Как-то в воскресенье обедаем всей семьей и мама с нами. Открывается дверь. На пороге стоит отец и внук его старшей сестры — мой племянник. У меня аж ложка выпала из рук: откуда, как, почему не сообщил о приезде? Отвечает: «А, доня, тайное письмо. Мама написала мне, чтобы я за ней приехал, что ты не отпускаешь. Вот я привез тебе Колю, а маму забираю домой. Коля молодой, ему еще жить да жить, а мы уезжаем». Сколько я просила, плакала, уговаривала, ругалась — ответ один: «Ничего там страшного нету. Я на фронте сапером был, ничего не боялся, а это все ерунда. Поздно нам менять место жительства. Дома меня все там знают, уважают, ценят. Хожу к солдатикам, рассказываю о войне, подбадриваю их, как могу. Победили фашистскую нечисть и эту беду осилим». Вообще не поддается ни на какие уговоры и маму настроил. Потом вроде немножко поостыл. Хитрый. Ходят с мамой на море, с внуком ловит в лимане бычки, креветки. То починит что-то во дворе, то дров порубит. Усыпил мою бдительность, я и потеряла контроль.

И вот как-то в сентябре приезжаю я с работы на обед. Сердце сразу екнуло — на двери замок, на столе записка: «Прости нас, доченька, у тебя хорошо, но мы решили ехать домой. Мы — как наше село, наши люди — где они, там и мы». И уехали. Село наше из зоны выселили только через 6 лет в 1992 году. В поле под Полтавой построили с. Новомартыновичи, а отец с мамой переехали ближе к сестре. Оба умерли от рака. Не помогли ни операции, ни лечение, ни надлежащий уход. Уходили тяжело, в страшных муках. Все Чернобыль.

Знаю, что на устранении последствий аварии были и жители нашего района и нашего села. Были даже в моем родном селе — это Грива Олег Николаевич и Приходько Николай Иванович (по-нашему Зейкин). Спасибо им огромное, что, не жалея своих сил, здоровья и даже жизни (ведь наверняка знали на что шли), откликнулись на людскую беду. Низкий им, земной поклон, нескончаемая благодарность и светлая память.

Прошли года. И вот в 2004 году ездила я со старшей дочерью в мое село поклониться могилкам родных и может быть в последний раз увидеть родную землю. Село все заросло деревьями, порослью. Возле моста, который перекрыт был бетонными блоками, остановились. Нас встречали родичи. Машину оставили на том самом мосту, возле КПП. В тот день на «Радовницу» людей пропускали в село, на кладбище. После посещения кладбища решили сходить к дому, где выросла я, с детства у бабушки с дедушкой гостила дочь. Еще недавно вроде в селе были широкие асфальтированные улицы, провели газ, воду уже после аварии, а теперь все заросло, осталась узенькая тропка среди леса, выросшего за эти годы. Идем потихоньку. Страшно, жутко. Через дорожку сюда-туда шастают ужи, ящерицы, гадюки, которых развелось в огромном количестве. Кроме леса, реки, лугов с разнотравьем возле села еще было болото, с которого каждую зиму вывозили машинами на поля торф — удобрение для повышения плодородия почвы. В небольших копанках водилось много рыбы. А теперь болото заросло густым ольшаником и березняком. Развелось много зверья: волки, дикие кабаны, лоси, лисы, утки, дикие гуси. Есть где поохотиться, поймать рыбу, некоторые даже грибы собирают и чернику. Марина оглядывается на каждый звук, на каждый шорох и говорит мне: «Мама, мне кажется, что кто-то следит и идет за нами». Самой страшно, но держусь, вида не показываю: «Не бойся. Это за нами наше детство идет». 

Пришли к дому. От дома остались одни стены: ни пола, ни крыши, ни забора, ни ворот — поработали мародеры. Говорят, их было много. Забирали шифер, черепицу, доски, вывозили из зоны и продавали как строительный материал. Вокруг трава, заросли Чернобыля, пустота и многолетние цветы, которые посажены были мамой. Здесь и любисток, и мята, и сирень, и чайная роза уже дикая и много-много барвинка. Взяла несколько корешков барвинка, посадила у себя в палисаднике. Принялся, разросся на весь двор и даже проник на улицу. Цветет с ранней весны и до поздней осени, в этом году зацвел даже в конце января. Глядя на него, я всегда вспоминаю свою маленькую родину, и каждый цветочек мне говорит: «Будем жить долго и счастливо».

Когда прощалась со своим селом, домом, подворьем — что-то подсказывало, что я здесь в последний раз. Прошло уже 18 лет с той поездки. Сестра звонила, просила: «Тамара, приедь. Съездим на могилку к родителям, потому что после вряд ли получится». Все откладывала — то работа, то болезнь, то складывающиеся обстоятельства. А теперь, с нынешними событиями, и вовсе никак поехать, да и здоровье подводит. Часто снится мое родное село, лес, река, наш сад, где родились огромные груши, яблоки, а смородина была размером с черешню. Колеровка. 

44 года живу я в Оленевке. Здесь выросли мои дети, родились и выросли внуки, живут очень хорошие люди, веселые, добросердечные, хлебосольные. В этой крымской, твердой земле лежит мой сын, похоронены мои друзья, кумовья, добрые знакомые. Я приросла к этой земле, обросла, как камень мхом, и никуда не хочу отсюда уезжать. Но иногда так тянет, хочется еще хоть раз съездить туда, хоть краешком глаза взглянуть, как там. Я по жизни оптимист, и потому верю и надеюсь, что все уладится. Чернобыльская АЭС под надежной охраной наших воинов. Соберусь и поеду. Попрошу своих взрослых уже внуков, чтобы свозили бабушку в родные края. А вдруг да согласятся. Но для этого нужен мир и спокойствие. 

Каждый год заново переживаю события 36-летней давности. Нервничаю, плачу, скачет давление и болит сердце, но есть надежда и уверенность, что Чернобыльская трагедия больше не повторится.

Вот такая грустная, печальная, невеселая и в тоже время оптимистичная история. Такой он мой Чернобыль, моя боль и надежда. Зачем я написала эту статью? Да потому что прошло много лет, боль притупилась, но совсем не ушла. Уходят из жизни люди, которые пережили Чернобыльскую катастрофу. Молодежь — кто что-то помнит, а кто и не совсем, а нынешние школьники, наверное, и совсем ничего не знают о том страхе, который пережили мы, пожилые люди. Им кажется, что это было так далеко и так давно, что не стоит забивать этим голову. Но это не так, это неправильно. Нельзя забывать, надо помнить и чтить память о тех, кто погиб на устранении последствий аварии, кто спасал всех нас, нашу страну, жизнь будущих поколений, вашу жизнь, ребята! Чтобы все это не повторилось снова. Поверьте — это очень страшно.