Память

Удивительны свойства памяти. Хочешь вспомнить замечательные события, даты, людей — и все за какой-то пеленой. Злишься, ведь знаешь, что это было с тобой, а как будто и не было ничего. И, наоборот, хочешь, пытаешься вычеркнуть из памяти происшествие, случившееся давным-давно, но оно, как кадр из фильма, возникает перед глазами снова и снова.

Об одном из таких событий хочу рассказать. Произошло это более 40 лет назад. Работала я тогда на строительстве БАМа в Якутии. Наша бригада маляров заняла 1-е место в соревновании, которое в то время называлось социалистическим, и была награждена туристическими путевками в Сочи. Заканчивался сентябрь, сопки по утрам белели своими снежными боками, по утрам потрескивал на лужах молодой ледок, зима стремительно набирала обороты. И вдруг — Сочи, где в самом разгаре бабье лето. Нашей радости не было предела. Очень быстро мы собрались в дорогу, которая оказалась мучительно долгой. На грузовых попутных машинах добрались до Чульмана, затем самолетами — до Иркутска, оттуда до Москвы и, наконец, в Адлер. Там, кто как мог, ехали в Лазаревское, где находилась наша турбаза. Из-за неразберихи с билетами, задержки авиарейсов я со своей подругой Валентиной прибыла к месту назначения с большим опозданием. Нам предложили проживать в частном секторе. Приближалась ночь, сказалась ужасная усталость от поездки, и, мы, не возражая, согласились. Хотелось быстрее принять душ и, наконец-то, выспаться. На турбазе нам выдали талоны на питание на месяц, написали адрес, по которому нам следовало отправиться, и забыли о нас.

Оказалось, нужно проехать 5 остановок и, выйдя из автобуса, пройти по серпантину вверх, по склону горы, довольно длинный участок дороги. Мы не шли — ползли, затем, еле найдя нужную нам калитку, долго звонили, и было непонятно, слышат нас или нет. Наконец, в доме, расположенном на самой вершине горы, вспыхнул в окнах свет, и разразился громкий многоголосый лай собак. От калитки к дому шла длинная дорожка — целый каскад широких деревянных ступенек. Их обступали огромные деревья инжира, абрикосов, хурмы. По ступенькам, обгоняя друг друга, прыгая и визжа, скатилась свора собак. Они были разных пород, размера и окраса. Шум стоял невообразимый. Заканчивала всю эту кавалькаду согбенная старушка с клюкой, издалека окликавшая своих питомцев.

Никогда мне не приходилось жить в частном курортном секторе. Дом был разделен на 2 половины тонкой дощатой перегородкой. На хозяйской половине была кухня и спальня, на второй половине находились две комнаты, разделенные небольшим коридорчиком. В одной из комнат нам и предстояло жить. Удобства все были на улице, душа не существовало, в наличии был только кран с холодной водой под старым инжиром во дворе. В комнате одно из окон было закрыто подушкой, видимо его разбили прежние отдыхающие. В деревянном полу зияли огромные щели, везде ползали неизвестные нам насекомые. Холодильник не работал, вместо вилки торчали 2 скрюченных провода, самовар был обвязан салфеткой, застегнутой на английскую булавку. Я мысленно проклинала путевку, турбазу и профсоюз. Глядя на мое лицо, Валя громко рассмеялась и, вопреки моему желанию заплакать, я неожиданно для себя её поддержала. Хохотали мы долго и громко, вскоре вся собачья свора подняла ужасный вой, что вызвало у нас поистине истерический смех. Угомонившись, твердо решили завтра штурмовать турбазу.

Расчехлив самовар, наспех умывшись, легли спать. Оставили включенным освещение из-за ползающих и стрекочущих соседей, наводящих на нас ужас. Спали как солдаты после марш-броска.

Утро было великолепным. Выйдя на крыльцо, мы увидели сказочную картину. Внизу, сколько хватало кругозора, простирались сады и виноградники, сквозь которые проглядывали крыши домов, они тянулись вдоль берега моря и уходили вдаль. Водная гладь искрилась и сверкала под первыми лучами солнышка, местами показывалась изумрудно-зеленая бездна. Над горами висели маленькие белоснежные облачка, отсвечивающие разноцветными красками. Воздух был еще довольно прохладным и каким-то звенящим. Издалека доносились крики чаек, гудки электрички и далекий, еле слышный шум прибоя.

Все вчерашнее — дорога, турбаза, и даже гадкие жуки-пауки — показалось нам такой мелочью. Мы были молоды, впереди нас ждала заветная встреча с морем и мы решили, что все происходящее с нами — необычное и веселое приключение. Починили вилку, включили холодильник, намазали стены и пол отравой от непрошенных гостей, уговорили квартиранта, жившего в мазанке за сараем, застеклить окно и умчались купаться. Жизнь налаживалась. Возвращались вечером с чувством сбывшихся ожиданий и восторга от моря. Поднимаясь по серпантину вверх, фотографировались у пальм, растущих возле скамеек, лакомились гроздьями «изабеллы» и строили планы на завтра. Воздух был наполнен запахом цветущих роз, ароматом винограда и морского бриза. Всё чаровало, пьянило, радовало. Дни летели незаметно. Вдоволь накупавшись, шли на дискотеку, бродили вдоль набережной, вечером садились на крыльце, откуда открывалась великолепная панорама поселка, а снизу доносились мелодии Антонова, Челентано и других итальянских певцов, они тогда были на пике моды.

О турбазе мы и думать забыли. Приходили наши девчонки из бригады, жаловались на строгий режим и плохое питание. Мы же были свободны — могли спать сколько заблагорассудится и кушать в любом понравившемся кафе.

Может быть и не был бы наш отдых так прекрасен, если бы не наша хозяйка. Звали ее Галина Сергеевна, и было ей далеко за 80. Это была удивительная женщина. Несмотря на преклонный возраст, у неё сохранился небесно-голубой цвет глаз. Волосы цвета первого снежка напоминали лебяжий пух и были собраны в маленький пучок, перевязанный пышной капроновой лентой. Ямочки на щеках среди старческих морщинок делали её лицо милым и каким-то по-детски радостным. Она и сама была добра, постоянная улыбка украшала её личико каким-то внутренним светом. Во всем её облике не было ничего старческого, блаженного, угадывалась радость бытия и приятие всего происходящего вокруг. В её лицо хотелось вглядываться, как бы для того, чтобы понять секрет обаяния и долголетия. Обращалась ко всем на «Вы», и нам, 20-летним девчонкам, это было необычно слышать. Все у неё было великолепно, превосходно, умилительно. Изредка выбираясь в город, надевала шляпку и обязательно перчатки. Наряды её, в сочетании с внешностью, создавали целый образ элегантной женщины, но в то же время казалось, что она из другого века.

Общение с ней было интересным и познавательным. Происходила она из знатной, богатой семьи, которая во время революции мигрировала за границу. Её же, тяжело больную тифом, оставили с няней. Вопреки всему, она выжила. В юности занималась балетом, конным спортом. Однажды, упав с лошади, повредила спину, в результате чего у неё образовался небольшой горбик. У неё была старинная огромная библиотека, альбомы с фотографиями бежавших белогвардейцев, семейных застолий и её самой, в длинном до пола платьице и балетной пачке. Все в доме было удивительным: фамильное серебро, бокалы с гербами, салфетки ручной работы. Раз в неделю к ней приходила женщина и убиралась в хозяйской половине. Все статуэточки, чашки, рюмочки располагались на строго отведенном им месте, и все это, вместе с выцветшими портретами и картинами на стенах, вызывало ощущение музейной роскоши.

Всю свою жизнь Галина Сергеевна проработала в санатории для больных туберкулезом, ей присвоили звание «Заслуженный врач СССР», назначили повышенную пенсию и поставили на довольствие в этом же санатории, который был расположен рядом с домом. Детей у неё не было, связь с родными со временем оборвалась. Всю свою нерастраченную любовь и доброту отдавала своим собачкам. Во время нашего пребывания там находилось 14 разномастных «деточек», как она их называла. Все брошенные, больные, вшивые и блохастые, раненные, попадавшиеся на её пути, невообразимым образом оказывались в этом замечательном доме, где их лечили, мыли, чесали и кормили по высшему разряду. Практически весь паек, получаемый в санатории, хозяйка отдавала своим питомцам. В их меню входили тушёнка, консервы, паштеты. Удивительно было наблюдать, как аппетитно уплетали собаки консервы типа «Сайра», в то время это был дефицит и достать такую баночку к празднику считалось большой удачей. Сама хозяйка кушала, как птичка, при этом всегда сервировала стол по высшему ресторанному этикету.

У каждой собачки были свои мисочки, тарелочки. Жили они везде: на крыльце, под ним, на лестнице, за мазанкой, в будках, ящиках, коробках. Каждый знал свое место и не было никакой грызни и ссор.

Галина Сергеевна поражала нас своей феноменальной памятью, знала наизусть целые поэмы. Покачиваясь и прикрыв глаза, могла весь вечер декламировать Пушкина, Лермонтова, особенно любила Есенина. У меня сложилось впечатление, что мы давно не виделись со своей родной бабушкой и, наконец, встретились. Прожив совсем немного рядом с такой удивительной женщиной, я теперь понимаю, какое влияние она оказала на мои взгляды, мысли, чувства. Часто, в трудной ситуации, я спрашивала себя — а как бы поступила на моем месте Галина Сергеевна?

Однажды, вернувшись с моря в прекрасном расположении духа, нас встретила миловидная девушка. Звали её Вера, она поселилась в соседней комнате. С ней была девочка лет 5 со странным именем Лия. Еще более странным для меня был цвет её кожи, он был каким-то иссиня-черным. У неё были огромные глазищи и щетки упругих лохматых ресниц, при моргании взлетающих словно крылья бабочек. Разговаривала она непривычно быстро, будто строчила на швейной машинке, и вся её речь походила на пение. Была у нее любимая игрушка — голубой котенок, когда-то бывший плюшевый, теперь облезлый и страшный, но она с ним никогда не расставалась, качала на руках, как ребенка, таскала за хвост по саду и спала, прислонив к груди. Уходя купаться в море, просила — подержи и не обижай, и все это с серьезным выражением лица, будто речь шла о живой настоящей кошке. 

Мы с Валей всегда звали с собой в город или на море Веру с дочкой. Вера иногда отпускала Лию с нами, а сама уходила одна. Вечером возвращалась навеселе, каждый раз с другим кавалером. Я очень привязалась к девочке, и она спала со мной на узкой металлической кровати с провисшей в середине сеткой. Всю ночь прислушивалась к её сопению и боялась пошевелиться, разглядывая её, как некое волшебное чудо. Тело мое, еще незагоревшее, диссонировало своей белизной с темным тельцем девочки. Волосенки её, скрученные в тугие пружинистые колечки, пятки, ладошки, зубки — все было необычно и никогда мной не виданное. Детей у меня еще не было, и, наверное, поэтому возникало чувство, что рядом спит большая теплая кукла. Надо сказать, что Лия была очень активной и позитивной девочкой. Бесконечно радовалась она всему, что её окружало — цветам, мотылькам, собачкам. Кушала с огромным удовольствием, никогда не капризничала, все ей было вкусно. Вертелась, бегала, спотыкаясь, роняя что-то на ходу, сшибала коленки, но никогда не плакала.

Очень быстро Галина Сергеевна нашла общий язык с Лией. Любопытно было наблюдать — встретились детство и старость и без слов поняли друг друга. Они вместе собирали опавший инжир, варили варенье, кормили и лечили собачек.

У меня девочка вызывала странное чувство болезненной любви и щемящей жалости. Думала — как же ей тяжело будет взрослеть, понимая, что она не похожа на сверстников. Хотелось верить, что характер её, позитивный и непосредственный, возьмет верх над всеми будущими невзгодами.

Вера расцеловывала и ласкала дочурку, как ласкают маленького котенка, а та хохотала и «чирикала», как птичка.

Нашему любопытству не было предела. Мы с Валей строили догадки, пока однажды вечером Вера не разоткровенничалась. Рассказала она, что в их маленький белорусский городок приехали студенты-практиканты, обучающиеся в Минске. Из её рассказа нельзя было понять, любила она своего эфиопа или это была случайная связь, но вскоре он уехал на свою родину, а у Веры родилась дочурка. Родители не смирились с легкомысленностью дочки, и Вера, с Лией на руках, поселились в общежитии. Работала кондитером в небольшом кафе. Зарплата по тем временам у неё была достойная, и каждый год они уезжали на юг к морю, подальше от сплетен и хулы. Здесь Вера могла хоть каким-то образом устраивать свою личную жизнь, «отрывалась» она на полную катушку и не скрывала этого.

Как-то вечером Вера предупредила нас, чтобы утром не будили её, мол, хочет выспаться. Я с Валей весь день провела в городе. Вечером мы застали Галину Сергеевну и Лию весело воркующими на скамеечке под абрикосовым деревом, как две голубки, большая и маленькая, занимающимися одним им понятными делами. Спать легли поздно, не дождавшись Веру. Лия спала очень плохо, ворочалась, стонала, а утром, сломя голову, помчалась к маме, которой нигде не было. Весь день мы вчетвером, не уходя из дома, прождали нашу беглянку. Лия сидела на крылечке, прижимая к груди своего голубого котенка, и смотрела вдаль, будто стараясь что-то там разглядеть. На неё нельзя было смотреть без сострадания. Ночь прошла беспокойно, а утром начался кошмар. Галина Сергеевна кому-то позвонила и к нам пришла целая делегация — какие-то мужчины в строгих костюмах, женщины с документами подмышкой, милиционер. Все они по очереди задавали одни и те же вопросы. Лия спряталась у меня за спиной, но её вытащили и усадили на стул. Женщины приседали на корточки, заглядывали девочке в глаза, переполненные ужасом, и спрашивали, спрашивали. Она молчала. Казалось, что это никогда не закончится. Смотрела на всех, не моргая, но когда у неё попытались отнять котенка, по её щечкам мерно, как тиканье часов, закапали крупные слезы. Они напоминали бриллианты на черной бархатной подушке и это производило на всех неповторимый эффект. Нам разрешили оставить девочку на несколько дней у себя, в надежде, что её мама найдется.

Теперь мы все вчетвером сидели на крыльце. Время тянулось очень медленно. Лия отказывалась кушать, не разговаривала, не плакала, лишь вглядывалась куда-то вдаль. Корабли, видневшиеся вдали, чайки и даже кувыркающиеся в воде дельфины — ничего её не радовало. Личико девочки было неподвижно, казалось, она сама где-то далеко, а здесь её темный силуэт.

Забрали Лию в обед третьего дня. Она не капризничала, не плакала, только тихонько подошла к тумбочке, стоящей у изголовья кровати, взяла свою фотографию с надписью на обратной стороне — Джулия. Не было там ни фамилии, ни даты, ни города. Подбежала ко мне и горячим обжигающим касанием поцеловала мне руку. И все. Ни с кем не простившись, не оглянувшись назад, прижала к груди фото и своего котенка, медленно побрела вниз по ступенькам. Галина Сергеевна молча плакала и была похожа на фарфоровую статую, неподвижно стоящую на крыльце. Мы с Валей провели Лию до дверей детского приемника-распределителя, она смотрела мимо нас, как будто ей за нас было стыдно, а нас поглотило чувство вины и безысходности. Вернулись домой молча, и, как умели, пытались успокоить хозяйку.

Закончилась вся прелесть отдыха. Где-то все еще теплилась надежда в счастливом исходе этой ситуации. Ходили по инстанциям, навещали Лию, Галина Сергеевна пыталась наладить свои старые связи и хоть что-нибудь узнать. Закончились сроки наших путевок, но хозяйка предложила пожить еще две недели, и мы согласились. Через несколько дней Лию перевели в детский дом, куда нам запретили ходить, мотивируя тем, что после наших посещений девочка долго плачет.

С печалью в душе вернулись в Якутию. Какое-то время Галина Сергеевна писала мне письма, потом и эта связь оборвалась. Я так и не узнала дальнейшую судьбу Лии.

Много лет спустя трест, в котором мы работали, направили на строительство олимпийских объектов в Сочи. Прожила я там больше года. Все это время, встречая темнокожую женщину и, примеряя ее возраст к прошедшим годам, я внимательно вглядывалась в её лицо, пытаясь найти черты той маленькой Лии, теперь, наверное, Джулии. К сожалению, в основном попадались молоденькие девушки, по-видимому студентки.

Неумолимо летит время. Выросли дети, подрастают внуки. Забылось очень многое из пережитого, прошлое напоминает о себе все меньше и меньше. Листаю старые альбомы и перед глазами непременно встает фотография девочки с надписью «Джулия», ощущаю обжигающий поцелуй детских губ и ясно вижу сверкающие бриллианты на черной бархатной подушке. Не властно время не только над памятью, но и над непреходящим чувством вины.

Мария Урбанович, 

фото из открытых интернет-источников